Музыкантам известен главный парадокс произведений Баха: работа над ними требует постоянного интеллектуального напряжения, расчета и выверенности до миллиметра. И в то же время музыка Баха у исполнителя вызывает сильнейшее эмоциональное потрясение. Сильнее, чем, скажем, музыка романтиков. Для хореографического решения Бах и просто «задача с множеством неизвестных». Решить ее рискнет только мастер особого таланта.
Выбор в качестве очередной премьеры знаменитого балета «Многогранность. Формы тишины и пустоты» непрост, но понятен: спектакль этот уже проверен временем в нескольких странах, «Многогранности» почти 13 лет, но Начо практически ничего не изменил в своем балете, выстроенном на 22 музыкальных фрагментах из произведений И.-С. Баха.
Не секрет, что испанского хореографа в театре боготворят (и справедливо!), и труппа уже «звучит» в его руках, практически как родной Дуато инструмент. Известно и то, что новый музыкальный руководитель и дирижер оркестра Михаил Татарников взялся эту премьеру, понимая, насколько непростую задачу он должен решить: впервые создать живую музыкальную ткань спектакля, где камерные произведения Баха сменяет орган, за ним может следовать клавесин или хор. И, наконец, к этим непростым условиям задачи добавим последнее: авторская хореография Дуато до сих пор неоднозначно воспринимается в консервативном Петербурге, где за исключением нескольких постановок в Мариинке, редких гастролей да столь же редких фестивалей, где промелькнет пара-тройка современных номеров в гала, современный балет и увидеть-то негде.
Вспомним недавние гастроли Hubbard Street Dance Chicago в том же Михайловском, когда зритель в недоумении покидал зал просто от непонимания происходящего на сцене. А на сцене были безумно интересные, но слишком для нашей публики радикальные Алонсо Кинг, Твайла Трап и Охад Нахарин. Судя по всему наш «отечественный балетный газон» придется стричь еще лет двести. Так что рисковал Мастер Дуато серьезно, но благодарное внимание публики к творению Начо, что удивительно, было не меньшим, чем преданная влюбленность в него балетной труппы.
Идея «Многогранности» Начо Дуато довольно известна: баховская полифония становится для балетмейстера главным хореографическим лейтмотивом спектакля, где роль «нот» или музыкальных тем исполняют солисты балета. Развитие многоголосия и «многотемия», по сути, и ведет хореографический сюжет спектакля, единственным нарративом которого можно считать, разве что, линию судьбы самого композитора, творца музыки, то есть Иоганна-Себастиана Баха, и историю его непростого отношения к творчеству. Но, право слово, кажется, что по-хорошему балет мог прекрасно обойтись без ведущей роли «Дроссельмейера» или, во всяком случае, без буклей, парика и камзола. Останься «кающийся» Дуато на сцене после первого эпизода – он в роли Баха был бы абсолютно адекватен.
Собственно, адекватен Дуато и самому гению Баха своей хореографической многогранной изобретательностью: от восхитительного эпизода «Прелюдии из сюиты для виолончели», где балерина не просто божественно покорная руке музыканта виолончель (правда, крохотная Сабина Яппарова сравнима скорее со скрипкой), но сама музыка, рождающаяся из кисти музыканта, до почти детской игры в «танцы театра теней» под такую же «школярскую» музыку из «Нотной тетради Анны Магдалены Бах», знакомой каждому первокласснику музыкальной школы.
Все-таки Дуато – волшебник (хоть и не Дроссельмейер), легко превращающий ноты в клавиши, клавиши в тело танцора, тело балерины – в виолончель, смычок виолончели – в шпагу… Волшебник, одаренный абсолютным слухом к музыке и бесконечно креативный в хореографии. Смотрите, как он умеет шутить вместе с барочным Бахом, будто подслушав грубоватый немецкий хохоток гения в знаменитом полонезе и превратив его в забавный «танец мальчиков», где к усеченным кринолинам не хватает разве что мушек на щетине щек да намека на декольте на накачанных торсах. И ведь даже в таких хореографических шутках вкус не изменит Дуато – вот уж настоящий образец стиля для псевдо-стильного Петербурга.
Дуато может быть и необыкновенно серьёзен, и до болезненности трагичен. Опять-таки, когда великий музыкант позволяет это хореографу: каждому уху знакомая органная токката и фуга ре-минор Баха для хореографа повод задуматься над человеческими страстями, неподвластными даже церковному смирению. Не случайно именно этот фрагмент «Форм тишины и пустоты» часто трактуют как размышления испанского хореографа о причинах церковной инквизиции, хотя сам он, быть может, даже не предполагал такой трактовки. Тот же Дуато может быть и певуче-лиричен в хореографических дуэтах, и почти кинематографичен в выстраивании массовых сцен.
Может быть, великолепные этюды-миниатюры Дуато по-русски пока выглядят не так отточенно, как испанские или немецкие (замечают критики). Но ведь премьера еще только «отзвучала». Зато, определенно, руководитель Михайловского балета уже хорошо слышит звучание каждой «ноты» своей труппы. И многие знают, с каким смирением некоторые примы и премьеры работают у Дуато, не претендуя на «первую скрипку». А те, кому в классике доставался лишь кордебалет, у хореографа начинают танцевать свободнее и ярче.
Впрочем, у Баха, как известно, полифоническая музыка и требует абсолютного равноправия разных тем – иначе развития этих самых тем не случится, не будет и диалога, и собственно полифонии. Именно в руках Дуато архитектура полифонии Баха превращается в архитектуру хореографии, многозначительная музыкальная тишина – в пустоту пространства, где на наших глазах проявляются линии тела и рисунок танца. И все это свершается на фоне великолепных декораций, созданных, кстати, архитектором.
Впрочем, о чем я вам здесь так горячо рассказываю? Это всего лишь надо увидеть…
