ставит спектакль о том, что происходит с человеком в 30 лет.
Да нет. Просто мне нравится творчество Пленцдорфа. В 70-е годы по его сценарию было снято два фильма: «Новые страдания юного В.» — картина, собравшая несколько премий, но почему-то канувшая в Лету, и «Легенда о Пауле и Пауле» — эта лента и сегодня очень дорога людям, росшим в 70-е в Восточной Германии. Что касается театра, «Новые страдания...» идут на немецкой сцене и сейчас. Как развернутая метафора в повести используются тексты Гете. Фокус в том, что когда Пленцдорф начал писать своего «В.», никто в ГДР «Вертера» особо не читал, в школах его не проходили. Сюжет этой пьесы похож на предисловие Гете ко второму изданию «Вертера» — автор почувствовал вину за волну самоубийств, прокатившуюся по Европе, и написал примерно так: «эта книга не должна стать инструкцией, она должна разделить ваши страдания». Томик Гете становится главным другом героя Пленцдорфа. Вначале он смеется над странной, возвышенной манерой Вертера, потом начинает обращать внимание, как точно Гете объясняет, что происходит с молодым человеком и с окружающим его социумом. А в конце начинает существовать по сценарию Вертера, но не стреляется — сегодняшние вертеры так не поступают.
А как они поступают?
Все заканчивается куда глупее. В каком-то смысле наш спектакль — об отношениях современного человека и сакрального текста. В 70-е годы повесть Пленцдорфа «выстрелила», потому что в ней была так называемая «джинсовая свобода»: поиск себя, проблема свободы личности. Сейчас запреты из внешних перекочевали внутрь. Тогда ничего было нельзя, а сейчас можно все, но от этого найти себя стало еще сложнее.
Вы, как и прежде, работаете в соавторстве с художником Зиновием Марголиным, умеющим превращать предметы в метафоры, и через них раскрывать суть. Что будет на сцене?
Довольно простая металлическая конструкция, похожая, с одной стороны, на снегоуборочную машину, с другой – на ступени автобуса, с третьей — на ковш бульдозера. А с четвертой – все это немного напоминает бобину катушечного магнитофона. Дело в том, что наш герой — сперва просто ради выпендрежа — начинает отправлять другу тексты, записанные на катушку.
И на чем же друг ее прослушивает?
Мы нашли старый магнитофон. Я, конечно, не занимался «краеведением» — не ставил задачи подробно воспроизвести на сцене быт ГДР. Но большинство вещей, о которых говорится у Пленцдорфа, нельзя перемещать в другую среду — они не считываются. То есть чтобы были понятны намеки на сегодняшний день, нужно сперва рассказать про ГДР.
Главного героя — Эдгара Вибо – играет дебютант Александр Молочников, выпускник режиссерского курса Леонида Хейфеца. Как вы его нашли?
Это было непросто, он не первый, с кем я искал В., но только с ним дошел до конца. Понимаете, там есть очень непростые взаимоотношения героя с отцом. Вернее, линия отца, который не видел сына 15 лет и пытается по обрывкам разговоров и аудиопленкам понять, что сын был за человек...
Был?!
Что случится с Эдгаром, никто заранее не узнает. У Пленцдорфа — иначе, но мы с Михаилом Дурненковым многое переписали, у нас даже завязка другая.
Считается, что Гете застрелил Вертера, чтобы самому остаться жить. А вы?
Для меня это тоже очень личный сюжет: мне 29 лет, и теперь я знаю, что я не Курт Кобейн, не Джими Хендрикс и не Эми Уайнхаус. В нашем спектакле очень важно сравнение отца и сына — как человек ищет себя в молодости и как пристраивается к жизни дальше. Отец за счет жизни сына пытается понять свою, бездарно потраченную. Вот-вот, и я из Эдгара-младшего стану Эдгаром-старшим. Этот переход я чувствую очень четко и болезненно. Об этом и будет спектакль: почему, перевалив за 30, мы из свободно мыслящих людей превращаемся в узкофункциональных работников.
фото: архив журнала
